Африканская зимняя сказка
Мне придётся заглянуть в книгу, чтобы вспомнить, как его звали, но его титул я ещё помню наизусть: «Смотритель
королевской сельскохозяйственной зимней школы». При слове «смотритель» мне, тогда маленькому мальчику,
представлялся этакий станционный смотритель, а «зимняя школа» стала для меня пряничной сказкой – школа, словно
железнодорожная станция, растворившаяся в белой дымке.
Но начну сначала: этот доктор Авг. Шлейер, тот самый смотритель школы, которая была не только зимней, но ещё и
королевской, был автором книги «Млекопитающие Земли», той самой книги, которая открыла мне глаза на этот мир. Это
была книга моего деда, и стояла она рядом с Библией на буфете. И так же, как мой набожный дед называл Библию –
«Книга», так и та, что рядом с ней, тоже была для меня «Книгой».
Если мне приходилось с родителями, а то и того хуже – с другими родственниками – наведываться к деду, что я делал
нехотя, то была одна отдушина – Книга. Должно быть, я провёл с ней сотни часов. Впрочем, я очень любил своего деда, я
только не любил ходить к нему в гости вместе с взрослыми, они мешали. Они мешали и тогда, когда я сидел, склонившись
над Книгой, а они своей будничной болтовней возвращали меня из африканской саванны в городок Цофинген, где жил мой
дед. Но уж если мы бывали с ним одни, то и он поселялся со мной в африканской саванне.
Впоследствии, когда я немножко научился читать, я, наверное, десятки раз перечитал всю Книгу. «Ягуар – это весьма
кровожадный зверь, обитающий главным образом в Южной Америке» и «Шерсть у сиамской кошки гладкая и плотно
прилегающая, изабеллового окраса». Я и сегодня не знаю, что такое изабелловый окрас, но это по всей вероятности цвет
зимней школы, той чудесной зимней школы, которая начинается где-то у железнодорожной станции и уводит в даль
африканской саванны, где обитает и ягуар в своей Южной Америке.
Собственно в таких условиях я просто обязан был стать большим другом животных, страстным любителем зоопарков или
даже сведущим знатоком животного мира саванны. Но я не стал ни тем, ни другим, ни третьим – лишь мечтательным
учеником сказочной, изабеллового цвета зимней школы.
Сейчас Книга у меня. Теперь она уже не стоит сиротливо рядышком с Библией, а пылится в здоровенном книжном
стеллаже. И мне немножечко жаль, что так получилось, ведь как раз та Книга, в которой есть всё-всё, весь мир, стоит
теперь бок о бок со всеми прочими книжками, в которых написано о чём-нибудь и как-нибудь. Иногда я её открываю, и
всякий раз поначалу испытываю разочарование. На первый взгляд она уже не настолько поражает своими красками,
однако если посмотреть подольше, она расцветает красками воспоминаний, теми красками, которые – как и изабелловая
– не из этого мира, а из другого, того, который начинается у станции смотрителя Шлейера, этой
сельскохозяйственно-королевской станции.
Если бы тогда я правильно воспринял Книгу, я непременно стал бы другом животных, другом млекопитающих, но к своему
счастью я воспринял её неверно: «Млекопитающие Земли» - собственно меня увлекали не звери, а Земля, вся та Земля,
которая каким-то образом находится в Африке.
В Африке я ещё ни разу в жизни не был. В этом и секрет изабелловой школы, что всё, чему там учат, учат не для того,
чтобы сделать карьеру и преуспеть, а для того, чтобы уметь жить и мечтать. Кстати, у Книги есть свой собственный запах,
сочный, едкий, он потом часами остаётся на кончиках пальцев. Для меня этот запах стал запахом букв. Что бы я ни читал,
любые буквы напоминают мне этот запах смотрителя зимней школы. И где бы ни была за это время Книга, в прибранном
доме моих родителей или в моём неприбранном, она сохраняет свой запах. Руки нужно было мыть не перед тем, как её
взять, а после того – я же их не мыл никогда. Этот королевский Шлейер не написал ни слова о том, что барсук – это
вонючий зверёк, я считаю, что это было учтиво и исключительно тактично с его стороны.
Симпатичная это была школа, эта станционная зимняя школа, а симпатична она была тем, что в ней не нужно было
изучать ничего другого кроме Земли – в частности то, что она существует и что она велика и богата. И в этой школе мне
разрешалось всё понимать неверно, а я вовсю пользовался этой привилегией. В конце концов не осталось ничего кроме
запаха, запаха, который не отпускал меня всю жизнь, тот самый запах букв.
Трудно вообразить, что случилось бы, попади я в одну из тех школ, где нужно изучить конкретный предмет, например,
млекопитающих, в одну из тех школ, где в нынешние времена развивают особо одарённых, и где обнаружили бы мою
особую одарённость к изучению млекопитающих. Может статься, я попал бы тогда в Африку, но далеко не в ту Африку с
изабелловой зимней школой станционного смотрителя Шлейера.